В архиве газеты сохранился снимок Дмитрия Фурманова, отдыхавшего в Крыму. Автора. Он лишь однажды побывал в Крыму, хоть и воевал неподалёку - за Керченским проливом. Осенью 1920-го Дмитрию Фурманову не довелось вступать на полуостров с Красной Армией, борясь с войсками белогвардейского Петра Николаевича Врангеля, - сказалась контузия, полученная в боях с переброшенными из Крыма на Кубань частями Белого десанта Сергея Георгиевича Улагая. На манящий полуостров комиссар и писатель приехал летом 1924-го. И почти ежедневно отправлял в Москву жене Анне и дочке Аннушке письма-впечатления. Комиссар 25-й Позже Дмитрий Андреевич думал собрать их в книгу, но не удалось её издать - писателя не стало. Наши коллеги 55 лет назад отыскали несколько писем в Государственной библиотеке СССР имени Владимира Ильича Ленина (ныне - Российская государственная библиотека), чтобы прочли земляки, каким увидел Крым соратник комдива Василия Ивановича Чапаева, автор книги о нём. Примечательно, что в 1919-м 32-летний Василий Чапаев командовал 25-й стрелковой дивизией (после его гибели подразделение носило имя комдива), комиссаром дивизии был 27-летний Дмитрий Фурманов. В 1941-1942 годах 25-я стрелковая Краснознамённая ордена Ленина Чапаевская дивизия до последнего обороняла Крым от фашистов, почти все бойцы погибли во вторую оборону Севастополя, боевые знамёна солдаты утопили в Чёрном море, неподалёку от Херсонеса - чтобы не достались врагу. Такая вот связь писателя, комиссара, дивизии и Крыма. Дмитрий родился в селе Середа Костромской губернии (ныне - Ивановская область) в семье крестьянина Андрея Михайловича и Евдокии Васильевны Фурмановых 7 ноября (по новому стилю) 1891 года. Учился в Кинешме, в реальном училище, но мастеровым не стал, решив посвятить жизнь литературе - с юных лет поражал родных отличной памятью и фантазией. После училища рванул в Москву, поступив на филологичес­кий факультет университета. А вот сдать выпускные экзамены не смог - шла Первая мировая и Дмитрий Фурманов, посчитав, что его место на фронте, - служил братом милосердия Красного Креста. Там, в санитарном поезде, в котором вскоре стал начальником, встретил и любовь Анну Никитичну Стешенко - в 1918-м у них родилась дочь Анна. И в том же 1918-м Дмитрий Фурманов вступил в партию большевиков, вскоре, командуя отрядом, участвовал в подавлении восстания в Ярославле. Сдружившись с Михаилом Васильевичем Фрунзе, отправляется с ним на фронт - политработник в 4-й армии, которой командует старший товарищ. Потом служба в 25-й стрелковой, перевод в Туркестан - начальником политуправления. Ликвидация восстания в Верном (Алма-Ате) и бои на Кубани против Улагаевского десанта, направленного из Крыма для создания нового антисоветского фронта. За те бои комиссар получил орден Красного Знамени и сильнейшую контузию. Писатель и редактор Им, в журнале «Военная наука и революция» Полит­управления РевВоенСовета, Дмитрий Андреевич стал в Москве в 1921-м, супруга, Анна Никитична, была директором Московского драмтеат­ра. Потом наш герой работал редактором отдела Госиздата, где в 1923-м и вышел его знаменитый роман «Чапаев». Попутно с литературной деятельностью Дмитрий Фурманов сдаёт выпускные экзамены на филологическом факультете Московского университета, получает диплом и вознаграждает себя поездкой в Крым. «Мы проезжаем места, где каждая пядь полита кровью, - писал он родным. - Ранним утром в понедельник подобрались к Сивашу. И налево, и направо от нас - водная, мутная гладь. Местами она уходит вдаль и не видно конца, а то вдруг сузится, согнётся дугой, замкнётся в озёра и лагуны, где обсохшие края блестят на солнце соляными налётами. Озёра солёные - устроены приспособления для добычи, прорыты какие-то длинные канавы. По этим историчес­ким местам проходили мужественные полки Красной Армии. Здесь, по трясинам и гнилому болоту, прорывались они сквозь вражеские окопы. Меня не устрашили укрепления, и следа нет той «неприступности», о которой мы слышали, - обыкновенные окопы, местами бетонные загоны орудийные, но в общем вся неприступность единственно в том, что езда по узкому перешейку, а со всех сторон вода, вода и вода - негде пройти, нет иного пути». В ноябре 1920-го и ноябре 1943-го по грудь в этой ледяной воде, таща за собой стволы орудий и ящики с боеприпасами, проходили красноармейцы - сколько их навсегда осталось в той солёной воде, в «чаклаках», топких ямах. «По краям - то посёлки, то одинокие домишки, от которых остались лишь груды камней. Миновали Перекоп, Джанкой. А тут и горы замаячили в туманном далеке - въезжаем в передний Крым. И чем ближе к цели, тем сос­редоточеннее, насыщеннее настроение - скорей, скорей хочется видеть это сказочное черноморское побережье, о котором слышишь одни лишь восторженные легенды». Эти строки Дмитрий Фурманов написал 30 июня 1924-го, в поезде Москва - Севастополь. «За Джанкоем» - назвал несколько рукописных листков, которые, наверное, опустил в почтовый ящик на вокзале в Симферополе во время остановки: подсказали попутчики, что из центра Крымской АССР почта в столицу Союза отправится надёжнее. В Симферополе писатель пробыл немного, зато в Севастополе - несколько дней, бродя по заросшим бастионам Крымской войны и местам недавних революционных событий. Потом уехал в Гурзуф, где в санатории работал Николай Никитович Стешенко, брат жены. Многочасовые пешие прогулки - от Алушты до Симеиза, красоты Ай-Петри, на которую поднимался в сумерках, посещение Никитского ботанического сада и встреча с Марией Павловной Чеховой, создательницей музея своего знаменитого брата Антона Павловича… Крым поражал Дмитрия Фурманова красотами, величавостью и спокойствием. «Поздно вечером, когда совсем стемнело, мы с провод­ником пошли на Ай-Петри. Пока поднимались среди садов-огородов, тут было ещё довольно светло, но чем дальше - в горы, в лес, тем мрачнее. «Скоро луна будет, светло будет», - рассеял сомнения мой спутник. И действительно через полчаса в горах картина вовсе переменилась. Мы уже различали тропку, сквозь сучья обгорелых сосен, сквозь лунную листву - видели мы и серый, страшный срыв Ай-Петри… С горы на гору, холмами, каменистыми тропками, порою крадучись ощупью по склону, засыпанному сосновой хвоей, лесом-лесом, с камня на камень - карабкаемся мы выше и выше. Где-нибудь в пролёт вдруг глянет ночными огнями красавица Ялта, или сонно, тускло проблестит огонёк в Мисхоре. Видно и Алупку - она тиха, не играет огнями, подобно Ялте. Серым мохнатым привидением выплывает к морю Аю-Даг, а за ним далеко-далеко повёртывается в море феодосийский или судакский маяк. Вдали, прямо под нами - огоньки парохода - из Ялты на Севастополь: то замрут, то высверкнут из мглистого ночного тумана. То и дело на поворотах выхватывается море… И встаёт гигантская грудь Ай-Петри, неотразимо близкая, неминуемая. Пришли к роднику. Присели отдохнуть. Провод­ник рассказал, как много тут родится дикого чаю, всяких целебных трав, как срываются с гор снежные массивы… Скоро мы подобрались под самую скалу. Было только-только за полночь. Ветер рвал остервенело - мы внизу, в пещере, разложили костёр и так сидели часа три. А когда близился рассвет, заскочили, карабкаясь по камням, на вершину и там ожидали восхода… Мы впились взорами на восток - туда, где ночью мерцал маяк. Скоро поплыли бледно-розовые тени, потом они озолотили в светлые полосы тёмные тучки, и всё гуще, гуще небесный румянец. Вдруг из глубины морской показался край багрового шара - поднималось солнце. Тени быстро заметались, быстро стали меняться тучки, тона ежесекундно переливались, переходили один в другой, сливались, золотились и заалели всё гуще, сочнее, прекраснее. Шар солнца выкатил из волн и медленно-медленно поплыл вверх. Я сидел, зачарованный сказочной картиной. Всё смотрел туда, где совершалась такая чудесная игра, под солнечными поцелуями. Яснело небо. Яснело море - теперь уже отчётливо выступала даль. Всё стало чистым, прозрачным от первых лучей. Через час-полтора мы были снова в Кореизе. И снова пили густой чёрный кофе». Больше, как мечталось, в Крым Дмитрий Фурманов не вернулся - писателя не стало спустя два года, супруга Анна пережила его на 15 лет, выйдя позднее замуж за венгерского революционера Людвига Гавро, фамилию не меняла, родила сына - Дмитрия Фурманова. А в Симферополе, где комиссар и писатель был проездом, в 1954-м в его честь назвали улицу.