Он родился в Тюмени, куда уехал отец, Пётр Фёдорович, учитель, православный священник из Вятки (Кирова).
И почти всю жизнь Славик, как звала его мама Ольга Пет­ровна (тоже учительница, посвятившая себя детям, - дочке и двум сыновьям, внукам, родным по крови, и мальчишкам и девчонкам, родным по жизни), провёл в тех краях. Тюмень, Свердловск (Екатеринбург), и ушёл там же в вечность, чуть больше месяца не дожив до 82… Но сердцем, душой Владислав Крапивин был с Крымом, с Севастополем, самым лучшим Городом (именно так писал - с заглавной буквы) на свете.

Писателя не стало в первый день осени. Он так и не увидел фотографии начала школьной жизни младшего внука, первоклассника из Санкт-Петербурга, и лишь ему адресованные улыбки маленькой правнучки. И любимого Города, и моря не увидит больше, не ощутит солёность брызг, бросаемых ветром в лицо, когда стоишь на палубе яхты. Только с небес, встретившись в лучшем из миров с ушедшими родными, с Мамой, будет внимательно смотреть, как здесь живётся… И всё также тревожиться «о любом, с кем хоть как-то знаком» (а значит, почти о каждом из нас - ведь мы связаны его книгами). Владислав Крапивин писал так в очень личной, и, наверное, самой Севастопольской - «Шестая бастионная», где воспоминания детства переплетаются со встречами в городе-герое, где рядом дощатые тротуары Тюмени и лестницы-трапы Севастополя, где мальчишки похоже сражаются на сос­новых шпагах, «помня честь деревянного кортика». Где схожие радости и тревоги, когда осознаёшь, «как сжатый детской болью мир непрочен». Где, как, наверное, и везде, «Мир являл свой неласковый норов,/ И, едва выходили за двери мы, -/ Жгла крапива у старых заборов,/ Жгли предательством те, кому верили…». Эти строчки уже из «Синего города на Садовой». Это не о Севастополе, но о тех же тревогах, несправедливости, ребячьей боли, что рождается из проблем и несовершенства взрослых. Об этих тревогах, пожалуй, все книги.
А ещё о том, что надо бороться, верить и не сдаваться, как севастопольские крапивинские мальчишки из «Давно закончилась осада», «Рассекающий пенные гребни», «Трое с площади Карронад», трилогии «Острова и капитаны», «Мальчик со шпагой»… Что надо пройти свою дорогу, даже когда в руках смертоносный снаряд - эхо прошлой войны. Надо успеть услышать полный отчаянья шёпот, разглядеть на ладони флажный знак «новэмбэр чарли», мольбу о помощи. Не побояться, как Журка из «Журавлёнка и молнии», встать под грозу - не допустить беду с другими. И верить, что, «если будет нужно», всадники придут на помощь. И самим быть всадниками. Этому Владислав Пет­рович учил читателей, учил ребят из отряда «Каравелла» (они строили яхты и ходили под парусом на озере Урала, снимали кино и устраивали турниры по фехтованию). Он был Капитан-
Командором, чин на российском военно-морском флоте XVIII века, просто Командором, другом, старшим братом, папой Славой. И девиз придумали вместе: «Я вступлю в бой с любой несправедливостью, подлостью и жестокостью, где бы их ни встретил, я не стану ждать, когда на защиту правды встанет кто-то раньше меня». Так всегда поступал Владислав Петрович, не проходя мимо того, кто нуждался в помощи, поддержке, просто улыбке.
И неважно: кораблик ли это, застрявший в камнях, или человек, моллюск в раковине рапане или тряпичный заяц, с воткнутой в живот булавкой с ценником. Заяц Митька - Владислав Петрович спас его почти полвека назад и с тех пор не расставались. Какая-то особая привязанность у Командора к животным: помнил просто Зайца, пластмассового, из детства, и кошку, которую погубил отчим. И других, и Макса с Тяпой, котов, живших в екатеринбургской квартире, и тех, что встречал в Севастополе, о них тоже в «Шестой бастионной» написано, и о пуделе Чапе - лекаре и любимце семьи Ветровых (Вихревых в книге) - Любы, Олегов, старшего и младшего (Альки), Юры - Юроса.
С ними Слава ходил на яхте «Фиолент», капитаном которой был Олег-старший, а заяц Митька был «вперёд смотрящим» - привязывали к носу яхты. Митька - главный герой «Трое с площади Карронад», правда, там его зовут Артёмка и он погибает - спасает Севастополь, приняв на себя осколки снаряда. Реальный Митька спас маленького матроса на уральском озере.
В сентябре Заяц осиротел, как и все читатели Владислава Крапивина, «писавшего для детей младшего, среднего, старшего и… пенсионного возраста». В Севастополь, в Крым писатель и Митька приезжали вместе - «он - частичка меня самого».
Впрочем, впервые на полуостров Владислав Крапивин приехал до появления друга - студент журфака (мечта о мореходке разбилась о врачебную комиссию) махнул на заработанные на практике деньги в город мечты. «За окнами пронеслись блестящие от солнца воды Сиваша, мельк­нул обрыв с громадными буквами «Крым» <>За Симферополем с его нарядным вокзалом потянулись плоские предгорья хребта, а потом открылись Инкерманские высоты. Здесь, у Инкермана, я впервые увидел Северный рейд». Впервые - море и белокаменный Севастополь. Он влюбился в них в 1946-м, увидев у соседа Лёшки Шалимова книгу Сергея Григорьева «Малахов курган», с иллюстрациями Павла Кузьмичёва. О той обороне, о Павле Нахимове, Владимире Корнилове, Эдуарде Тотлебене, бастионах и батареях, о «Севастопольских рассказах» Льва Толстого и «Севастопольской страде» Сергея Сергеева-Ценского маленькому Славке рассказывал отчим Владимир Эдвинович - они не ладили, но когда речь заходила о Севастополе, были на одной волне.
О второй обороне, что вновь выдержал город, Малахов курган, Сапун-гора, рассказывал дядя Борис Петрович - мамин брат, он тоже влюблён в Севастополь и море, хоть ни разу их и не увидел. А ещё в жизни Славы Крапивина были книги «севастопольских» Константина Паустовского (мечтал, что «благодарные севастопольцы поставят памятник певцу этого города») и Александра Грина. И корабли, вначале маленький из сосновой коры, «Робинзон», на паруса которого мальчуган взял странички первого романа «Остров Привидения». Он пускал его в огромной луже, а мама терпеливо ждала мореплавателя - «она всегда понимала меня, мои игры, стихи, тайны, странную привязанность к парусам». Потом будут паруса больших заводских яхт и самодельных швертботов, «Штурманов», и севастопольские встречи с ребятами, с местным писателем Геннадием Черкашиным в доме его «доброй бабушки, что хранила память о старине города». Воспоминания о молодом поэте Диме, что защищал старые корабли от превращения в кабаки и не успел дописать повесть-сказку о Севастополе, и изучение истории любимого города. Владислав Крапивин очень переживал, когда «Наш Севастополь» оказался за границей. Верил, что Город, Крым вернётся в Россию, в начале марта 2014-го призывал протянуть нам «дружескую руку и сказать «Мы с вами»! Когда свершилась «Крымская весна», «ходил как именинник». И сожалел, что здоровье не позволяет приехать.
И гордился почётным знаком «За заслуги перед городом-героем Севастополем» - его в 2010-м «выбили» севастопольцы, выросшие на крапивинских книгах, - мечтали о звании «Почётный гражданин города», но власти рассудили иначе. А севастопольцы хотели сказать любимому писателю, так много сделавшему для них и Города, «Ты - наш!». Увы, уже и в российском Севастополе пока не решён воп­рос о «Почётном гражданине города» Владиславе Крапивине, и о памятнике ребятам - защитникам всех времён, описанном в «Трое с площади Карронад», тоже власти не задумываются. Там, на площади, севастопольцы определили её на перекрёстке улицы Бакинской, Владимирского, Крепостного и Капитанского переулков, создали маленький мемориал памяти Командора. А на могилу Писателя заказали венок - «Народному Почётному гражданину Города - от севастопольцев». В «Шес­той Бастионной» Владислав Петрович, Славик, навсегда оставшийся мальчишкой, как и его герои, писал: «Ни один человек не умирает до конца, - всё равно от каждого что-то остаётся для будущих времён. Хоть самая капелька. Хотя бы тепло от ладошки в старой мраморной колонне…». От Командора осталось тепло в его любимом Севастополе, «самом лучшем на свете», остались уроки жизни, ненавязчивые, вечные. Остались книги - если ещё не читали, прочтите обязательно, сами, с детьми, перечитайте - это о настоящем. Светлая память Владиславу Крапивину, Командору, севастопольцу.